по-другому узнал, не знаю. Мне не докладывают. Кстати, а вы всегда так одеваетесь или только на задании?

– Всегда, а что?

– Для вашего имиджа больше пошли бы чёрные костюмы с белыми рубашками. Разумеется, если не надо смешаться с толпой.

– А что, это мысль. Надо подумать…

Через час мы припарковались у заброшенной одноэтажной котельной, которая почти полностью скрылась за барханопадобными сугробами и скрюченными ветками огромных чёрных деревьев. Для секретного убежища лучше места не найти. Не хватает только готичных статуй-ангелов, скрывающих свои лица в длинных капюшонах и обстановка для мистического триллера готова, но жизнь намного прозаичнее изысканных киношных декораций. Высунувшись из окна, подзываю рукой Евгения, уже ждавшего нас возле входа в котельную. Тот с нескрываемым облегчением (бедолага совсем замёрз, пока нас ждал) подбежал к машине, и мы вдвоём приняли тело немца из рук нанятых мной похитителей.

– Ты помнишь наши условия, – сказал водитель из своего окна, которое он немного опустил для разговора со мной. – Чтобы там не происходило, чтобы ты там с ним не делал, господин Фрейксон должен выйти из этой двери живой и невредимый. Ты понял?

– Хорошо, – отвечаю ему. – Через полтора часа господин Фрейксон выйдет к вам на своих двоих, живой и здоровый.

После того как мы доволочили немецкого гипнотизёра до двери в бывшую котельную, Евгений полностью принял вес нашего пленника на себя, чтобы я смог открыть хитрый замок, висящий на синей двери.

– Синяя? – прокряхтел мой временный напарник. – А что не зелёная? Обычно ЖКХ красят всё зелёным.

– Мало ли, – отшучиваюсь я. – Вдруг мимо будут проходить поклонники Герберта Уэллса, возьмут, да и начнут ломиться ради интереса. Зачем мне лишние свидетели?

– Поклонники Уэлса? Здесь? Да вы шутник, батенька.

Справившись с дверью, затаскиваем Карла внутрь и пристраиваем его на стуле со специальными подлокотниками и подголовником. Следуя плану, привязываем его руки к этим подлокотникам, а голову и грудь фиксируем таким образом, чтобы Фрейксон сидел прямо с поднятой головой. Теперь можно не беспокоиться, что пленник проснётся раньше времени и начнёт активное сопротивление, и я могу спокойно включить свет в котельне.

– Ого! – присвистнул Евгений, когда я щёлкнул электрическим выключателем. – Кажется, внутри она больше, чем снаружи.

– Да, котельная немного ушла в фундамент, а из-за снега совсем стала незаметной.

– Ты тут что, фильмы ужасов снимаешь? – оглянулся он вокруг.

Оглядываться действительно было на что: добрая четверть всего помещения была заставлена манекенами застывшими в разных позах, которые находились друг от друга на расстоянии от одного до пяти метров, и на груди у каждого красовался листок А4 с четырьмя цифрами. В углу, недалеко от нас, расположилась чугунная печка, в ржавом пузе которой уже потрескивал уютный согревающий огонь, разведённой мной только что. У стены стоял стол с двумя станками, а над ним грубой и тяжёлой гирляндой висели всевозможные инструменты, от ножовки по металлу до плоскогубцев. Завершал картину наш пробуждающийся пленник, привязанный к стулу прямо по середине котельной.

– Действительно, – отрываюсь от дышащей жаром печи. – Интерьерчик недружелюбный. Но мы сюда и не на свидание пришли, так ведь?

– Это да. Препарат давай.

Передав Евгению чемоданчик с наркотиками, я стал наблюдать, как психотерапевт закрутил правый рукав Фрейксона, перевязал резиновым жгутом его бицепс, затем аккуратно растёр вонючим медицинским спиртом будущее место укола, и, проведя должные манипуляции со шприцем, ввёл нашему немцу нужную дозу. Этой гадостью мы воспользовались ради того, чтобы Карл оказался в сознании, но не смог сопротивляться внушению и последующему гипнозу. Другими словами, мы помогли Карлу открыть своё сознание для входа в транс.

– Итак, – отряхнул руки после укола мой напарник. – Минут через пятнадцать он окончательно проснётся и будет уже под кайфом. Тут я и начну.

– Отлично!

– И внушу ему, что он это не он. Заблокирую его воспоминания и внедрю другие, что в каком-то смысле сотрёт его личность. Так?

– Ну да, – киваю Евгению, вытаскивая паспорт немца вместе с его телефоном и без промедления кидаю их в печь.

– И звать его будут…

– Вот, – протягиваю ему новый паспорт Фрейксона, где гражданин Карл уже совсем не немец, с новым местом рождения и адресом прописки.

– Угу, – пролистывает Евгений Егорович новый документ нашего пленника. – И это всё обязательно?

Ну опять он за старое, что за сомнения и моральное метание на самом финише?

– Опять сомнения? Нет, ну самом финише… Я уже объяснял, что этому человеку суждено совершить большое зло, и оставлять его таким просто опасно. Для общества опасно. Наши спецслужбы его не вычислят и он останется в тени могущественного человека, который сам будет стремиться к мировому господству.

– То есть, – нахмурился психотерапевт. – Мы его наказываем за то, что он не совершил?

– Но совершит!

– Вопрос: считается ли преступление преступлением, если его не было?

– Ещё не было, но будет.

– Невинный преступник, – язвительно улыбнулся психотерапевт. – Топор, палач которого ещё не родился. Ты понимаешь, что это абсурд?

– На этот счёт у меня нет особого мнения. Я знаю точно только одно – он опасен и его нужно остановить.

– Тогда почему именно ты? Почему не сдать его нашим…

– Потому что не за что. Пока он «накуралесил» только у себя на родине, а когда начнёт действовать здесь, будет слишком поздно и остановить его не получится. Я проверял, он скользкий гад, и его так просто не схватить. А почему именно я? Да потому что некому больше, только я знаю, на что Карл Фрейксон способен, и никто кроме нас не сможет его нейтрализовать.

– Никто кроме нас… Так думают фанатики или великие глупцы. Ни то, ни другое ничем хорошим не заканчивается.

– Есть тонкая грань между "Никто, кроме меня" и "Я думаю, что никто, кроме меня". В первом случае, главным двигателем является любовь. Большая и чистая. Не важно, к кому или чему – женщина, дети, фамильный род или родина. Не важно. Главное, это стремление жертвовать собой ради других, без ожидания похвалы, без меркантильных расчётов, и не рассчитывая на сопутствующую выгоду. Вот в этом случае своя жертва принесёт благо. Во втором случае, человеком правит глубокий эгоизм, и он не несёт в себе ничего хорошего. Чувство исключительности или уверенность в своей уникальной силе, если оно ничем больше не прикреплено, это саморазрушение. Такой стимул может ослепить, и уже сам не заметишь, как ради своей жертвы идёшь по головам, не считаясь ни с чем и ни с кем. Вот это прямой путь к катастрофе.

– Ого, – удивился Евгений моему развёрнутому ответу. – Благими намерениями дорога в ад?

– Можно и так.

– А этот-то "курносый" при